Туркмения: Ислам как приложение к «Башизму»

Тоталитарный режим, установленный в Туркменистане Сапармуратом Ниязовым, по самой логике своего развития предполагал установление абсолютного контроля над всеми областями общественной жизни, в том числе, естественно, и контроля над религиозной жизнью. Причем своеобразие Туркменистана состояло в том, что была предпринята попытка превратить доминирующую религию – ислам – в своего рода «приложение» к сконструированной под водительством Ниязова государственной квазирелигии, основанной на культе самого Туркменбаши и написанной им «священной» книги «Рухнама». Это, в общем-то, феномен, условные аналоги которому в современном исламском мире можно найти, пожалуй, только в Ливии (Каддафи с его «Зеленой книгой») и в позднесаддамовском Ираке, где диктатор провозгласил себя потомком пророка Мохаммеда и даже переписал Коран собственной кровью. «Рухнамизация» религиозной жизни в Туркменистане, при всей традиционной пассивности туркменского общества, не могла не вызвать протеста верующих, и потому была реализована методами жесточайшего произвола, нередко перераставшего в откровенный террор.

Поскольку «рухнамизация» была далеко не в последнюю очередь замешана на этническом национализме, первыми под «зачистку» попали этно-религиозные меньшинства, прежде всего, исконно «непослушные» протестанты (с середины 90-х годов международные религиозные и правозащитные организации неизменно помещают Туркменистан в число стран, где происходят наиболее масштабные преследования христиан). Однако в силу своей малочисленности не они, конечно, были главной целью; главным было «зачистить» и поставить под контроль все, что было хоть как-то независимо и неподконтрольно в исламской общине. Делалось это, понятное дело, под лозунгом «борьбы с религиозным экстремизмом». Между тем всегда считалось, что Туркменистан в силу ряда обстоятельств, и, прежде всего, своей почти «герметичной» закрытости, находится как бы вне сферы деятельности исламских радикалов (исключение – ограниченное проникновение туда в 90-е годы иранских и турецких исламистов-проповедников). Однако с недавних пор, несмотря на информационную блокаду, эксперты приводят все больше свидетельств того, что радикальный ислам усиливает свои позиции и в этой стране. Ничего удивительного здесь нет – после смерти Туркменбаши в стране по существу ничего не изменилось. Сохранение же деспотической природы режима, по-прежнему грубо попирающего религиозную свободу, и прежней социально-экономической политики, обрекающей людей на нищету и лишающей перспектив, неизбежно ведет к распространению религиозного экстремизма.

Контроль и учет

В первые годы после обретения Туркменистаном независимости Сапармурат Ниязов, оперативно переквалифицировавшийся из первого секретаря республиканской компартии в главу нового независимого государства, охотно использовал ислам в качестве одной из составляющих новой национально-государственной идеи, а, стало быть, и составляющей новой легитимности своей собственной власти – ведь свыше 80% населения бывшей Туркменской ССР составляли мусульмане. Тем более что в республике, начиная с перестроечных времен, происходил характерный для всего бывшего СССР процесс возрождения религии – если в 1985 году в Туркмении было всего 4 мечети (правда, сотни мечетей действовали нелегально), то в 1990 году только официальных мечетей стало порядка 70. Трудно сказать, насколько искренне верующим мусульманином был сам Ниязов, однако с первых дней независимости он стал подчеркивать принадлежность Туркменистана к исламскому миру. В стране развернулось строительство мечетей, со временем многие из них стали носить имя самого Ниязова и членов его семьи. В середине 90-х бывший партийный секретарь совершил хадж.

В то же время президент постоянно подчеркивал, что Туркменистан возвращается к исламу не столько как к религии с ее догматическими постулатами, сколько как к части национального самосознания. В те времена глава нового государства нередко упоминал в качестве условного образца для подражания современную Турцию, превозносил Кемаля Ататюрка и его идею создания национального светского государства в исламской стране. Недаром перевод туркменского языка на латиницу был осуществлен в ее турецком варианте, а инвестиции привлекались именно из Турции. Кроме того, там, в основном, готовились кадры для молодого туркменского государства.

В конституции был весьма жестко зафиксирован светский характер нового государства, введены запреты на использование религии в политических целях, но в то же время был провозглашен принцип невмешательства государства в религиозную жизнь, гарантировались полная свобода вероисповедания и равноправие всех конфессий. На 1995 год в стране были официально зарегистрированы восемь конфессий (ислам, православие, баптизм, адвентизм, пятидесятничество, лютеранство, католицизм, бахаизм). Не менее 3-4 религиозных течений легально вели свою деятельность, хотя и не имели официально статуса – их группы (от 20 до 500 человек) существовали, как минимум, во всех пяти областных центрах страны. Крупнейшим течением в масштабе страны были Свидетели Иеговы.

Вместе с тем, параллельно с быстро набиравшей темпы «унификацией» политической жизни, формирующийся тоталитарный режим приступил к установлению жесткого контроля над религиозной сферой. Основным инструментом для реализации этой задачи стал созданный в 1994 году Генгеши (Совет) по делам религии, полностью подчиненный самому Ниязову (к тому времени уже провозглашенному «отцом всех туркмен» – Туркменбаши). При этом верховный муфтий (кази) был «по совместительству» назначен заместителем председателя этого Генгеши, что превращало его в государственного чиновника, причем не слишком высокопоставленного. Кази вроде бы получил право решать все дела, касающиеся исламского вероисповедания, но при условии, что он будет «поддерживать рабочие отношения» еще и с министерством юстиции. Вскоре появилось официальное предписание при каждом намазе произносить клятву «на верность Родине и Президенту».

Надо сказать, что столь беззастенчивое «огосударствление» исламских духовных учреждений поначалу оставило равнодушными большинство верующих туркмен (традиционно придерживаются ханафитского мазхаба суннизма). Как отмечают специалисты, во многом это объяснялось тем, что туркменам, как и другим кочевым тюркским народам, в целом несвойственна активная ритуальная религиозность, в отличие, скажем, от «оседлых» таджиков и узбеков. В повседневной жизни религиозных норм и традиций строго придерживается незначительная часть населения. Туркмен всегда осознавал себя носителем внутренней, индивидуальной религиозности. Многие предпочитают молиться в одиночку, отправлять религиозные обряды дома. Муллу принято приглашать (для чтения Корана) исключительно по случаю каких-либо важных религиозных праздников или семейных событий. Так что с духовными учреждениями основная масса верующих непосредственно не слишком связана. К тому же в национальном самосознании туркмен никогда не было «воспоминаний» о своей полноценной самостоятельной государственности, а потому в 90-е годы почти любой шаг Ниязова, искусно игравшего роль отца туркменской государственности, воспринимался как необходимая мера, направленная на защиту и укрепление этого неожиданного исторического «приобретения».

Пролог к «Рухнаме»

Март 1997 года стал качественным рубежом в религиозной политике правящего режима – после принятия поправок к закону «О свободе совести и религиозных организациях» она приобрела откровенно дискриминационный и репрессивный характер. Так, в частности, было введено требование, согласно которому для регистрации религиозной организации стало необходимо собрать 500 подписей ее сторонников в каждом административном образовании. В то же время любая незарегистрированная религиозная активность (при отсутствии четких критериев, что это такое) объявлялась незаконной. Вводились драконовские ограничения на образовательную, просветительскую, благотворительную и финансовую деятельность религиозных общин, а также на кадровые назначения или выборы. Была проведена перерегистрация, в результате которой запрещенными оказались не только те организации, что не смогли выполнить новые требования, но и вообще все конфессии, за исключением суннитского ислама и православия.

Первыми среди «крайних», естественно, оказались христиане-протестанты. С 1998 года принадлежащие к запрещенным конфессиям верующие стали подвергаться репрессиям, включая аресты и длительные сроки тюремного заключения. Всех иностранных проповедников, священников и активистов общин выслали из страны. Особо сильный международный резонанс получила высылка из Ашхабада шести баптистских семей (с российским и украинским гражданством) в декабре 1999 года, при этом принадлежавшее им жилье было присвоено местными милиционерами. Власти запретили ввоз в страну любой религиозной литературы, а уже имевшаяся – изымалась и уничтожалась (даже Библии без православного креста на обложке). Несколько храмов (например, большая церковь адвентистов в Ашхабаде) были уничтожены, молитвенные дома баптистов и пятидесятников – конфискованы и разграблены. Особенно сильному давлению подвергались туркмены, перешедшие в христианство (как правило, в протестантизм), хотя в законе тогда еще не было запрета на переход в другую религию. Представители правоохранительных органов, да и некоторые имамы стали угрожать отступникам статьей уголовного кодекса, предусматривающей наказание за «оскорбление туркменских национальных традиций», и угрозы эти во многих случаях оказались совсем не шуточными.

Судя по имеющимся данным, православных приходов прямые репрессии не коснулись (или почти не коснулись), но всевозможные притеснения со стороны властей участились. На литургиях и проповедях стали открыто присутствовать сотрудники министерства национальной безопасности (МНБ), от священников, а то и от прихожан начали требовать всевозможных отчетов, донесений и т.д. Довольно активная деятельность, которую вел кафедральный собор в Ашхабаде (выпуск газеты, сестринство), стала невозможна. В 2000–01 годах при строительстве новой автомагистрали была уничтожена значительная часть православного кладбища, в центре которого находится кафедральный собор. С ноября 2002 года православные в Туркменистане потеряли возможность выписывать даже «Журнал Московской патриархии».

При этом, как ни странно, ни местные иерархи РПЦ, ни сам Московский патриархат, с пафосом обличавший в тот период «преследования» православных в странах Балтии, никак не реагировали на жалобы из Туркменистана. Наоборот, раздавались заявления, в частности со стороны митрополита Среднеазиатского Владимира (Иким), что религиозная политика Туркменбаши и соседних сатрапов должна стать чуть ли не примером для России. Интересно, что при сокращении паствы (доля русских в населении Туркмении за последние два с половиной десятилетия сократилось с 17,3 до 3,5%) число православных приходов в 1998–2003 годах выросло с 11 до 13.

Из других религиозных общин наиболее свирепо преследовали Свидетелей Иеговы, кроме того, был разрушен молитвенный дом кришнаитов в Марыйской области, а также конфискованы и разграблены молитвенные дома бахаистов. Свою долю преследований получили и мусульмане-шииты (в середине 90-х около 120 тыс., представлены в основном азербайджанцами и иранцами). Для начала выслали всех иранских проповедников, затем последовали запреты и разгоны шиитских религиозных мероприятий, в том числе и тех, что проводились в частных домах.

Ситуация серьезно ухудшилась в ходе обострения отношений между Туркменистаном и Азербайджаном в 2001-2003 годах. Например, 21 декабря 2003 года власти разогнали даже участников садака (поминок), отмечавших семь дней со дня кончины президента Азербайджана Гейдара Алиева у шиитской мечети в городе Туркменбаши.

Уже тогда, во второй половине 90-х, некоторые эксперты предрекали, что, разделавшись с протестантами и рядом других религиозных меньшинств, туркменские власти проведут чистку и среди суннитского духовенства. Тем более что его лояльность не являлась для властей бесспорной. В частности, они не могли не заметить, что многие имамы молчаливо игнорируют официальное предписание произносить при намазе клятву «на верность Родине и Президенту». Особое беспокойство, несомненно, вызывало то обстоятельство, что подобное поведение имамов встречало солидарную поддержку верующих. Власти также раздражало «параллельное» функционирование в части кишлаков сразу двух мечетей: государственной и молельного дома, где собирались местные жители, чтобы не только отправлять религиозные обряды, но и обсуждать насущные проблемы.

На этом фоне стал вполне объясним отказ в регистрации более чем половине суннитских мечетей, существовавших к моменту перерегистрации 1997 года. Правда, незарегистрированные мечети продолжали действовать при молчаливом согласии местных властей, но только до поры до времени. Вместе с тем, начиная с 1997 года стали закрываться мусульманские учебные заведения (один из самых известных случаев – закрытие крупного медресе в Чарджоу в июне 1999 года), были введены жесткие ограничения религиозной учебы при мечетях, затронувшие тысячи мусульман. К 2001 году легальное исламское образование было ограничено рамками малочисленного (15-20 человек) теологического факультета Туркменского государственного университета в Ашхабаде. Добавим также, что с середины 90-х годов был практически прекращен ввоз в страну исламской религиозной литературы.

Высокопоставленные чиновники и лично Туркменбаши стали все чаще и все более бесцеремонно вмешиваться в те вопросы, которые вроде бы не относились к их компетенции. Так, Ниязов принялся лично назначать всех имамов мечетей, а 10 января 2000 года, выступая на совещании, посвященном вопросам туркменского языка, неожиданно потребовал от туркменских мусульман отказаться от использования Хадисов. При этом он утверждал, что их тексты – якобы «неканонические» и «в них много противоречий». Наконец, той части духовенства, которая все еще сомневалась насчет компетентности власти в религиозных вопросах, был послан самый недвусмысленный сигнал – 7 февраля 2000 года был арестован очень авторитетный религиозный деятель Ходжа-Ахмед Оразгылыджев.

Его обвинили в целом букете уголовных преступлений (от мошенничества до наркомании и сексуальных домогательств), однако наблюдатели сразу же указали на истинную причину опалы – интервью радиостанции «Свобода». Дело в том, что в конце декабря 1999 года Туркменбаши публично призвал по случаю наступления Нового года организовать в Ашхабаде танцы детей вокруг рождественской елки. В это время корреспондент туркменской службы Радио «Свобода» задал Оразгылыджеву вопрос: «Как согласуются такие танцы с исламской традицией?» Последовал ответ: «Я изучаю ислам 24 года, и пройдя от начала до конца написанное в Коране, я ни разу не встретил чего-либо о встрече Нового года с рождественской елкой. Там ничего нет о Новом годе и о рождественской елке». Это высказывание было расценено властями как прямой вызов главе государства. Вскоре последовал еще один высочайший сигнал – 3 марта Ниязов впервые публично выразил недовольство деятельностью муфтията и сообщил о смещении главного имама Марыйского велаята (одного из наиболее религиозных районов Туркменистана), обвиненного в совершении хозяйственных преступлений. Это был важный прецедент, поскольку до этого туркменская власть высокопоставленных исламских духовных лиц вроде бы не смещала. Эксперты сразу же предположили, что из мечетей будут изгнаны и некоторые другие имамы, поскольку выступление президента от 3 марта содержало упоминание об «увеличение числа нарушений среди религиозных деятелей». Так оно и произошло. Но прежде власти пошли еще на один символический шаг, причем весьма мрачный – 26 марта по личному указанию Туркменбаши со складов издательства «Туркменистан» были изъяты и сожжены 40 тысяч экземпляров двухтомного издания Корана на туркменском языке в переводе Оразгылыджева. Сам переводчик (очень быстро и по понятным причинам, как это «принято» в Туркмении) написал документ с характерным заголовком – «Раскаяние». После чего Оразгылыджева вместе с семьей сослали в Тедженский район. Его дом на окраине Ашхабада и построенную им мечеть тут же снесли бульдозером.

Окончательная ясность насчет целей религиозной политики режима была внесена после выхода в свет в начале 2001 года монументального произведения президента Туркменистана «Рухнама», ставшего самой настоящей «священной книгой» идеологии «башизма».

«Рухнамизация» ислама

Некоторые постулаты этого творения притянуты к положениям Корана и служат основой для утверждения божественной природы и незыблемости единоличной власти Туркменбаши. Тем самым Ниязов попытался превратить исламскую традицию в нечто вроде «приложения» (если не «комментария») к довольно незамысловатой идее: единственное верное воплощение ислама – он сам и все, что исходит от него. Недаром же в мае 2001 года, после единодушного одобрения книги в Халк Маслахаты, пресс-секретарь президента провозгласил: «Сапармурат Туркменбаши – национальный пророк, ниспосланный туркменскому народу в третьем тысячелетии». Книга приобрела сакральную ауру, ее стали называть священной, а правительственные чиновники сравнивали ее по значимости с Кораном и Библией, которые признавались не полностью соответствующими духовным запросам туркменского народа. Ее чтение стало обязательным для всех граждан. Какое-то время приближенные Ниязова подумывали на самом деле объявить его «новым пророком ислама», но все-таки не отважились.

Тем не менее, мечети получили официальное предписание выставить на видном месте не менее двух экземпляров «Рухнамы», а цитаты оттуда были вырезаны на стенах многих мечетей. Например, на стенах новой мечети, открытой в октябре 2004 года в родном селе Ниязова Кипчак, изречения из Корана соседствовали с цитатами из «Рухнамы». Надпись над входом в мечеть гласила: «Рухнама» – священная книга. Коран – книга Аллаха». Кстати, даже православным батюшкам настоятельно рекомендовали использовать в своих проповедях цитаты из «Рухнамы».

Все это, естественно, не могло восприниматься большинством верующих иначе, как кощунство. Что, впрочем, не помешало утвердиться гипертрофированному, даже по азиатским меркам, культу Туркменбаши в качестве некой государственной квазирелигии. И это при том, что такие вещи более присущи, скажем, конфуцианским Китаю и или Корее, но совершенно не стыкуются с доминирующей в Туркмении суннитской традицией.

Специалисты пытаются объяснить данный феномен спецификой «туркменского варианта» ислама с его относительным «равнодушием» к обрядовой стороне дела и сосредоточенностью на внутренней, индивидуальной религиозности, а также наложением на общую архаичность общества советской традиции восхваления «вождей». Помимо этого, в числе причин указывают уже упоминавшийся ореол Ниязова как «отца туркменской государственности» и… огромные доходы от экспорта газа, которые позволили появиться таким символам «заботы» государства о благе своих граждан, как бесплатное пользование тем же газом, а также водой, электричеством и солью.

Наверное, не следует недооценивать и особенности личности Сапармурата Ниязова, в которой прирожденное политиканство, недюжинное чутье, хитрость и изворотливость органично сочетались с параноидальной жестокостью и манией величия. Само собой, многих заставлял молчать элементарный страх перед репрессиями – в этом плане режим Туркменбаши уже успел себя отлично зарекомендовать.

Но очевидно, что молчали далеко не все. В 2003 году состоялся громкий процесс над кази Туркменистана Насруллой ибн-Абадуллой, который, по некоторым данным, резко негативно отреагировал на приказ расписать мечети цитатами из «Рухнамы». Формально обвиненный в причастности к «покушению» на Ниязова 2002 года, бывший муфтий был осужден на 22 года. В дальнейшем религиозные деятели его уровня муфтиятом не руководили. Предпочтение отдавалось кандидатам менее образованным в религиозном плане, но более лояльным в плане политическом. Помимо всего прочего, умело использовалась зависимость имамов, фактически являющихся государственными служащими, от государственного жалования.

Между тем, завинчивание гаек в религиозной области продолжалось. Согласно принятому в ноябре 2003 года новому закону «О свободе вероисповедания и религиозных организациях», уголовное преследование за участие в незарегистрированных религиозных объединениях получило юридическое оформление. Закон предусматривал наказание в виде «исправительных работ» сроком до двух лет либо лишения свободы сроком до одного года, и другие серьезные санкции. Было подтверждено положение о том, что регистрация религиозной организации возможна лишь при наличии не менее 500 приверженцев данного религиозного течения в каждом административном образовании. Закон вводил самые разнообразные основания для ликвидации религиозной организации, в числе которых «вмешательство в отношения между родственниками, ведущие к разрушению семьи», а также «нарушение общественной безопасности и общественного порядка». Запрещалось частное духовное образование. По существу, лишь мусульманам-суннитам и православным разрешалось вести религиозное обучение, но лишь при условии наличия у педагогов высшего духовного образования и специального разрешения Генгеши по делам религии. Право учреждать высшие религиозные учебные заведения получил лишь Генгеши совместно с Кабинетом Министров. Священнослужителем отныне мог быть только гражданин Туркменистана, имеющий диплом, полученный внутри страны. Это должно было особенно сильно ударить по православным. И не только из-за гражданства, но и из-за того, что в Туркменистане просто не было государственного православного образования. Вводился также запрет на ношение церковного облачения в общественных местах, запрет на распространение религиозной литературы без разрешения Генгеши. Получение финансовой поддержки со стороны зарубежных спонсоров стало возможным лишь с разрешения министерства юстиции.

В 2003 году была закрыта последняя исламская средняя школа, в 2005 году – единственный на всю страну Факультет теологии (осталось лишь отделение теологии Факультета истории). В 2006 году Ниязов, и ранее высказывавшийся в том духе, что Туркменистану достаточно одного медресе, как бы суммировал государственную точку зрения на религиозное образование. Он заявил, что прочитавший трижды его книгу «Рухнама» станет умным, поймет природу, законы и человеческие ценности. И после попадет прямо в рай. Туркменбаши утверждал, что сам просил Аллаха о таком способе выявления праведников.

Ожидать ли послаблений?

Правда, справедливости ради, следует упомянуть и о некоторых послаблениях. 13 мая 2004 года, под мощным давлением Вашингтона, пригрозившего Туркменистану санкциями согласно американскому «Акту о международной религиозной свободе», Ниязов подписал указ об отмене уголовной ответственности за деятельность незарегистрированных религиозных объединений. В июне того же года президентским указом был снижен минимум числа приверженцев, необходимых для регистрации религиозных групп. Регистрацию смогли получить церкви евангельских христиан-баптистов и адвентистов седьмого дня, община бахаи, Общество сознания Кришны, Церковь Полного Евангелия, ряд пятидесятнических общин и Новоапостольская Церковь Туркменистана. Однако фактически вне закона продолжали оставаться общины мусульман-шиитов, Армянская апостольская церковь (в середине 90-х в Туркмении проживало порядка 40 тысяч армян), католические (католический центр был зарегистрирован лишь в 2010 году) и ряд баптистских общин, а также иудеи (правда, евреев в Туркменистане почти не осталось) и буддисты.

После внезапной смерти Ниязова в 2006 году и прихода к власти его преемника Гурбангулы Бердымухамедова в религиозной политике правящего режима мало что изменилось. Недаром же на своей инаугурации Бердымухамедов приносил присягу и на Коране, и на «Рухнаме». Упоминание Туркменбаши и ссылки на его заветы в инаугурационной речи стали символическими сигналами для того поколения, которое выросло в духе идеологии «башизма». Правда, впоследствии ссылки на «Рухнаму» постепенно исчезли, но нельзя же считать коренным изменением замену культа личности предыдущего владыки на культ личности владыки нынешнего. Бердымухамедов теперь официально именуется Аркадаг – «Покровитель». Ходят слухи, что он «пишет» свою книгу – по аналогии с «Рухнамой». СМИ приводят свидетельства того, что уже сейчас туркменские имамы «все проповеди начинают и заканчивают не словами, обращенными к Аллаху, а восхвалениями заслуг великого и милостивого Аркадага».

Почти сразу же после своего вступления в должность Бердымухамедов представил к ордену Алтын Асыр (Золотой Век) Мурата Каррыева – бывшего председателя Генгеши по делам религии, с именем которого как раз и связано проведение репрессивной религиозной политики, изобретенной Сапармуратом Ниязовым. Тоже своего рода символический шаг. По некоторым данным, уже при новом президенте власти стали энергично реализовывать инициативу Каррыева, согласно которой за каждым муллой закреплялись группы религиозных меньшинств, чтобы он их «курировал», то есть вызывал сотрудников МНБ для карательных операций.

Да и в целом отношение властей к религиозным меньшинствам остается враждебным. Вопреки сохраняющейся информационной блокаде, правозащитные организации, просто СМИ различных стран с печальной регулярностью сообщают, что представители «нетрадиционных» религиозных организаций по-прежнему подвергаются преследованиям, правда, теперь уже на основании законодательства, напрямую с религией не связанного. Например, за отказ от воинской службы, за «пропаганду экстремизма», за «нарушение общественного порядка», за «незаконное пересечение границы», за «нарушение визового режима» и т.п. Имеются сведения, что новая волна репрессий против христианских общин, прежде всего тех, которые состоят из туркмен, развернулась почти сразу же после кончины Туркменбаши и продолжается до сих пор, испытывая некоторые «колебания» в зависимости от политического момента. Чиновники по-прежнему отказывают в регистрации части религиозных общин и, как и прежде, заявляют, что миссионеры представляют собой большую опасность для национальной безопасности, потому что подрывают «основы мусульманской традиции и являются проводниками чуждых западных идей». Сохраняются «черные списки» тех верующих (протестантов, кришнаитов, Свидетелей Иеговы и др.), которые не могут выехать за рубеж для религиозного обучения или просто для религиозного общения с единоверцами даже в соседних странах. Известно множество случаев нападений милиции на места проведения богослужений и об угрозах в адрес отдельных «неправильно» верующих.

Несмотря на многолетний привилегированный статус, общины РПЦ и мусульман-суннитов также находятся под жестким контролем государства. Мусульманское сообщество вообще полностью управляется изнутри госчиновниками, которые назначают и снимают всех имамов. Очевидно, что даже члены зарегистрированных религиозных объединений подвергаются гонениям и наказываются за попытки выразить любую форму инакомыслия. На таможне продолжают изымать религиозную литературу и предметы культа любых религий.

Плоды «просвещения»

Как отмечает исследователь Роза Токсоналиева, «Туркменистан по сравнению с другими государствами в регионе не был центром интереса радикальных течений ислама». Это, по ее мнению, «возможно, связано с проводимой политикой руководства страны, которое придерживалось во всем нейтральной позиции». Кроме того, «закрытость страны, изоляционистская политика власти не способствует появлению благодатной почвы для радикальных идей». Схожего мнения придерживается и таджикский эксперт Саттор Мирзо: «Закрытость страны и изначально тотальный государственный контроль над всеми сферами жизни, в т.ч. религиозной, не допускавший проявления инакомыслия в любой его форме, создали серьезные препятствия для внедрения из-за рубежа исламистской инфраструктуры». К этому следует добавить предположение ряда специалистов, что Сапармурат Ниязов, весьма «конструктивно» сотрудничавший в 90-е годы с афганскими талибами, имел с ними, а также с рядом других зарубежных исламистских группировок, некую договоренность о том, что они не будут «трогать» Туркменистан. Именно благодаря этому афгано-туркменская граница якобы не стала каналом инфильтрации исламских экстремистов в эту страну.

Однако еще в конце 90-х ряд экспертов, в частности Альберт Белоглазов, предупреждал: «Туркмены никогда не тяготели к радикальным исламским учениям, но нищета и идеологический вакуум могут породить такую тягу».Тогда же стали поступать сведения, что на юге Туркменистана постепенно усиливается влияние «ваххабитов». В сентябре 1996 года в одном из пунктов итогового постановления Халк Маслахаты впервые была открыто выражена озабоченность разногласиями среди мусульман, «наносящими ущерб нашему единству и сплоченности», и указывалось на «необходимость принятия мер к нарушителям порядка». Несколько позже такая озабоченность стала высказываться уже со стороны самого Туркменбаши. Вскоре при содействии спецслужб Узбекистана были выявлены подпольные структуры исламских радикалов на севере Туркменистана, который использовался узбекской исламской оппозицией в качестве одной из перевалочных баз. А в сентябре 1999 года во время попытки задержания в Ташаузе связанного с Узбекистаном боевика-исламиста последний подорвал себя гранатой на одной из центральных улиц города. Впрочем, эти инциденты вряд ли можно считать свидетельством системного формирования в Туркменистане исламистского террористического подполья, хотя сами по себе они не предвещали ничего хорошего.

По мнению ряда экспертов, высылка в 90-е годы иранских проповедников была в определенной степени компенсирована деятельностью в Туркменистане представителями турецкого религиозно-политического движения «Нурджулар», идейным лидером которого считается известный турецкий богослов Фетхуллах Гюлен. «Нурсисты» (по имени основателя этого религиозного течения Саида Нурси) создали в Туркменистане разветвленную сеть школ и лицеев. Данные структуры функционировали на протяжении почти 20 лет, причем как утверждалось некоторыми специалистами, в туркмено-турецких лицеях вместе с качественными, в сравнении с обычной общеобразовательной школой, знаниями, довольно интенсивно проповедовались идеи панисламизма и пантюркизма. Движение «нурсистов» имеет весьма противоречивую репутацию, в ряде стран оно запрещено как экстремистское. Вот и в Туркменистане в конце концов решили закрыть (2011) туркмено-турецкие школы. Однако власти продолжали ежегодно арестовывать десятки, а то и сотни «нурсистов» по всей стране.

Случались вещи и посерьезнее: в сентябре 2008 года в Ашхабаде двое вооруженных людей в течение нескольких суток держали оборону на территории недостроенного завода питьевой воды «Чешме», убив и тяжело ранив при этом около десятка сотрудников МВД и МНБ.

Наконец, в июне 2013 года по российским телеканалам был показан захваченный сирийскими войсками командир отряда подрывников ячейки «Аль-Каиды» в Алеппо  Ровшен Газаков по кличке Абу Абдулла, который признался, что он вместе с земляками прибыл в Сирию из Туркменистана, и что начальную подготовку проходил в лагере некоего шейха Мурада под Ашхабадом. Это сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы. Официальный Ашхабад все отрицал, обвиняя СМИ в «попытках дискредитации». Однако это было повсеместно воспринято как попытка оправдать туркменские спецслужбы, очень браво расправлявшиеся с мирными баптистами или Свидетелями Иеговы, но прошляпившие настоящих террористов у себя под носом. Затем поступили сведения, что президент Бердымухамедов негласно собрал у себя «силовиков», устроил им грандиозную выволочку и приказал немедленно выявить и схватить всех, кто ратует за «чистый ислам» и «позорит нацию в глазах мировой общественности».

К сожалению, острый недостаток объективной информации о ситуации в Туркменистане вряд ли позволит оценить эффективность этого приказа. Также, впрочем, как и оценить реальное состояние дел в религиозной области. Сошлюсь опять же на эксперта Токсоналиеву, весьма высоко оценивающую вероятность роста радикальных настроений. По данным Токсоналиевой, «в Туркменистане уже существуют целые населенные пункты, придерживающиеся законов «ваххабизма». Там запрещены употребление алкоголя, использование спутниковых антенн, действуют кассы взаимопомощи и «полиция нравов».

В экспертном сообществе преобладает мнение, что появившиеся в Туркменистане исламистские группы пока лишь приступили к активной подпольной работе и массовой агитации. По мнению специалистов, они могут стать серьезной угрозой для режима лишь лет через 10-15 – в результате постоянного пополнения рядов исламистов безработной и малограмотной молодежью. Надо думать, «коллеги» Ровшена Газакова ставят перед собой более сжатые сроки.

Михаил Калишевский

Источник  -  ИА «Фергана»

Туркмения: Ислам как приложение к «Башизму»